"Саммит "Большой двадцатки" в Петербурге был достаточно важным событием. Прежде всего, как ни странно, для того, что называется антиглобалистким движением. Потому что если смотреть на официальную повестку дня, которая готовилась и которая была предложена саммиту, то он вобщем-то дал не очень большие результаты. Он дал довольно большие побочные политические результаты, об этом мы скажем потом. Но, в принципе, если взять то, ради чего "Большая двадцатка" существует - для выработки каких-то больших предложений по борьбе с кризисом – в этом плане саммит был не слишком продуктивным. Мы это видим по тому, что начало происходить по окончанию саммита, а именно - ничего радикально не изменилось. В принципе, вообще сама "Большая двадцатка" – это довольно любопытное явление, потому что это сначала была «Большая восьмерка». Т.е. восемь ведущих индустриальных держав мира, их представители, их лидеры собирались и как бы говорили всему остальному миру, куда надо идти. Соответственно, во время кризиса выяснилось, что соотношение сил меняется. И допустим в то время, как Соединенные Штаты или вообще Западная Европа начинает терять влияние – в это же время поднимается Бразилия, поднимается Китай, поднимается Индия, поднимается Южная Африка.

Кстати говоря, для России изменился вектор. Если раньше для России однозначно было все связано со взглядом на Запад, то сейчас появляется Китай, появляется Индия как возможные серьезные партнеры, в том числе партнеры геополитические. Восстанавливаются какие-то связи в Африке, с Южной Африкой начинается диалог, опять же Бразилия, которая для нас была когда-то очень экзотической далекой страной, делается тоже серьезным экономическим партнером. Т.е. соответственно вся ситуация изменилась, появились страны БРИКС – Бразилия, Россия, Индия, Китай, Южная Африка… И благодаря этому возникает "Большая двадцатка" как попытка демократизировать международный процесс принятия решений, как попытка демократизировать международный экономический диалог в условиях кризиса и как признание того, что уже ни один Запад все решает, не только Соединенные Штаты и их партнеры, куда Россия была боком привязана, но не в роли ведущей державы. А возникает новый расклад, где нужно считаться не только с западными державами, но и с не западными тоже, включая Россию. Поэтому в принципе сам по себе сдвиг от «Большой восьмерки» к "Большой двадцатке" был очень важен и до известной степени представлял процесс демократизации. Но реально возникла такая проблема, что, скажем, для 70-х годов или даже 80-х сам факт, если бы в процедуру принятия решений, которые определяют развитие капиталистического мира, включили бы тогда Индию, Бразилию, Китай, не говоря уже о Советском Союзе, понятно, что эти бы решения были бы другими. Т.е. тогда радикально менялось бы направление, потому что лидеры этих стран занимали иные позиции, нежели Запад.

Сейчас ситуация изменилась в том смысле, что сформировалось целое поколение элиты. Кстати, мы про Россию знаем это очень хорошо, также и в других странах, элиты, которая фактически похожа на клонов своих западных партнеров. И в этом смысле, скажем, когда вы заменяете чиновника из США на функционера из Индии в правлении Международного Валютного Фонда или всемирного Банка, это не меняет ничего. Может быть даже хуже, потому что может быть китайский или индийский чиновник будет стараться изо всех сил доказать, что он совсем западный, совсем свой, что он полностью-полностью лояльный ко всем идеям неолиберализма, ко всем господствующим экономическим теориям и т.д. Поэтому может быть какой-то мучающийся угрызениями совестью, философской рефлексией западный человек может больше делать уступок, чем такой твердый индийский или китайский функционер. Но, тем не менее, сам по себе поворот к «двадцатке» создал новый потенциал, создал новое поле, и как раз это поле начали максимально использовать представители гражданского общества. Потому что тем самым появилась площадка для того, чтобы представители гражданского общества, эксперты той же самой «двадцатки», но независимые от правительства, не связанные с элитой, могли собраться и провести собственную дискуссию, провести собственное обсуждение. И в этом смысле контр-саммиты сопровождают все большие саммиты, были саммиты «Большой восьмерки» - были контр-саммиты и т.д.

Но сейчас сдвиг происходит от протестов, от каких-то удачных действий, от выходов с плакатами, демонстраций к дискуссии. И в этом смысле контр-саммит, который проводился в Петербурге параллельно с саммитом "Большой двадцатки" был в чем-то прорывным, потому что это была попытка развернуть все антиглобалисткое движение именно к конструктивной дискуссии. Т.е. давайте мы не будем больше говорить про то, как все плохо, а давайте поговорим о том, что можно сделать. Очень показательно в этом отношении то, что, скажем, на контр-саммите были представители бразильской делегации, были другие люди, например, был представитель Эквадора Педро Паес, который сейчас возглавляет Антимонопольную службу республики, т.е. были люди, которые оказались и на официальном саммите и на контр-саммите одновременно. И это было событие в каком-то смысле переломное, т.е. когда не две противостоящие друг другу коалиции, которые при этом стоят друг к другу спиной, они даже не борются, а просто игнорируют друг друга, т.е. это самый худший вариант, когда и борьбы уже нет, они просто стоят спиной и каждый о своем. А тут возникло некое подобие прямого диалога, скорее дискуссии, и дискуссии зачастую довольно острой.

Но считаю, что мы как российские организаторы поработали неплохо. Мы создали вместе с нашими иностранными коллегами инициативу «Постглобализация», которая продолжает функционировать, и будем надеяться, что она не прекратит свою работу в следующем году. Эта инициатива была направлена как раз прежде всего на то, чтобы собрать экспертов и представителей гражданского общества, представителей общественного движения, которые были бы готовы и нацелены на такой вот практический диалог, и в этом смысле все получилось. Не скажу, что мы что-то такое прорывное придумали, но, по крайней мере, во-первых, мы, что называется, ангажировали в дискуссию официальные круги, а это, на мой взгляд, большая победа. Во-вторых, мы заставили самих представителей движения говорить о таких категориях, которые интересны не только им самим, и говорить же опять о проблемах транспорта, о проблемах инвестиций, о проблемах, скажем, сочетаний экологических приоритетов с приоритетами экономического роста, т.е. о той проблематике, которая реально на повестке дня сейчас находится.

Но была одна сторона, которая собственно все изменила, а именно саммит. И внутри саммит происходил на фоне угрозы американских бомбардировок Сирии, во всяком случае на фоне того, что Соединенные Штаты начали делать громогласные заявления о том, что они все разнесут, разбомбят, всех накажут и т.д. И в результате повестка дня сместилась очень сильно, т.е. все-таки от конструктивного диалога всех снесло к понятному осуждению американских проектов, американских угроз. Причем заметим, что именно американские делегаты, которые были на контр-саммите, в первую очередь стали настаивать, что мы будем менять повестку дня, будем принимать специальную резолюцию с осуждением американской политики в Сирии, мы будем стараться привлечь внимание именно к этой теме. Т.е. вот эта тема - сирийская потенциальная авантюра, сирийская конфликтная ситуация, она вышла на передний план и оттеснила эти конструктивные интересные дискуссии. Причем любопытно – насколько я понимаю, в кулуарах официального саммита было ровно то же самое, т.е. Вашингтон всех поставил в такую ситуацию, когда говорить можно было только об этом. И надо сказать, как ни странно, здесь был некоторый успех, потому что именно то направление, которое обсуждалось в контр-саммите, возобладало, поскольку мы же не просто говорили «долой американский империализм во что бы то ни стало, мы осудим их, хоть трава не расти», а начали говорить «какие могут быть альтернативы?», «какие могут быть варианты разоружения?», «какие могут быть варианты международных конференций по Сирии?» Причем, кстати говоря, эти все вещи доходили до участников официального саммита, и потом даже с удивлением обнаружили, что когда Россия уже в процесс вмешалась, когда российская дипломатия начала во всем этом активно участвовать и, что называется, играть на этом поле, то общая тенденция оказалась именно такая. Т.е. не хочу сказать, что наши резолюции повлияли… Я имею в виду другое – что наши резолюции отразили некоторые общие настроения общественного международного мнения, с которым уже Вашингтон не мог не считаться. Но и плюс еще одно обстоятельство – конечно, администрация Обамы в действительности никого бомбить не хотела, она находилась под мощнейшим давлением со стороны собственных правых, под мощнейшим давлением со стороны той инерции общественного мнения, которое сама же и создала на протяжении нескольких предыдущих лет. И когда Россия вмешалась и сказала, что есть другие варианты, то конечно Белый дом ухватился с радостью, потому что это был выход, сохранение лица какое-то. Но, повторяю, это получилось, потому что совпал вектор российской дипломатии с вектором общественного международного мнения в значительной мере и западного, и американског. Вот это все потому и сработало. И надо сказать, что какую-то маленькую роль, реальную роль во всём этом сыграл контр-саммит.

Поэтому я думаю, что это было действительно очень большое, прорывное событие, и надо продолжать в том же духе, надо дельнейшие подобные форумы, встречи проводить именно в таком ключе, т.е. в ключе конструктивной альтернативы, когда люди предлагают что-то конкретно, что может сработать".